В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян

ты не смотри на меня так, Карен. Я пришел с миром, а вы… значит… вы встречаете меня в штыки? Не помню, кто сказал. Скажем, это и не важно. Я обидел Анаит, и я пришел признаться ей в своей вине. И попробуйте после этого сказать, что я невоспитанный идиот.

— Ты воспитанный идиот, — с горькой полуулыбкой вздохнул Карен.

— Смотря, кто это говорит, если спросить у моей матери, лучше меня парня нет во всем мире… Но, вот, некоторые гении, в масштабах школы, конечно, все-таки не от большого ума отказываются идти учиться.

— А это, что, очень огорчает тебя? — рассерженно сказала Анаит. — Тебе какое дело?

С лица Мушега мгновенно исчезла напускная смешливость.

— Ты бы имела право задать такой вопрос, если бы я имел ввиду нас троих, вместе взятых, — сказал он серьезно и замолчал на минуту, давая возможность Анаит «переварить» намек. — Но я говорю только о Карене. Откровенно скажу, ты с неба звезды не доставала. Я тоже не бесталанный, но, в то же время, я очень далек от звезд. А вот он, — Мушег пальцем указал на Карена и снова перешел на иронический тон, за которым, между прочим, становилась заметной искренность того, о чем он говорил. — А вот, он… Он — звезда первой величины… Как выразиться мне, чтоб было понятно и ясно?..В нем есть искра Божья, а именно, искра таланта… Одним словом, есть огонь, человек гениален конкретно, в общем. И каждого честного и порядочного человека должна беспокоить судьба гения, даже если он гений школьного масштаба. И в конце, желаю добавить, что ты, Карен, по отношению к себе — дурак первой величины.

— Послушай, отстань, ты уже надоел, — сказал Карен с отвращением, думая, что в сказанном Мушегом есть доля правды. — Ты что мелешь из пустого в порожнее? Иди, проспись, ты, видимо, много выпил…

Мушег засмеялся:

— Люблю, когда говорят правду в лицо. Ну, ладно, я пошел. Вы очень грустные персоны, с вами можно сдохнуть от скуки. — Он хотел пойти в сторону учительской, но остановился на пол-пути, и, обернувшись, сказал с несдержанной дерзостью. — И, тем не менее, Анаит, ты выйдешь замуж за меня. И знаешь, почему, Карен? Запомни, женщины влюбляются в мужчин со сложным характером, но как мужа, предпочитают… таких, как я… — Не оглядываясь, он зашагал по коридору и вошел в спортзал, плотно закрывая за собою дверь.

Оставшись одни, Карен с Анаит натянуто улыбнулись. Затем Анаит, тайком оглянувшись по сторонам, вдруг, глубоко вздохнув, крепкоо обняла Карена.

— Что это с тобой? — спросил Карен.

— Не знаю, какое-то плохое предчувствие… какой-то страх подкрался к сердцу и мучает меня…

— Хочешь, уйдем отсюда?

— Уйдем. Куда?

— Пойдем одни встречать рассвет.

Анаит безнадежно посмотрела на него и закрыла лицо руками. Она плакала…

С фотографии, через годы, сейчас на нее смотрел Карен грустным и тоскливым взглядом. Анаит с тоской вспомнила их расставание. Это произошло, спустя два дна после выпускного вечера. Карен уехал, не попрощавшись с родными, как потом она слышала, накануне, он с родителями сильно поссорился. Анаит проводила его и грустная, одинокая, вернулась домой. Мир для Анаит сразу опустел. Ее не увлекал ни голос кукушки, доносившийся со стороны Сарнатуна, ни звонкие призывы зяблика и синицы в ущелье Матура, ни переливы жаворонков среди маков, пламенеющих на полях, — ничего, ничего ее не увлекало, она шла устало и задумчиво, ничего не замечая. Ноги ее повели по знакомой тропинке, прошла мимо знакомого моста, углубилась в лес, дойдя до их родника, закутавшегося среди замшелых камней, села и дала волю слезам. Потом, она снова подумала о Карене. Странно, что Карен уехал, так и не сказав, что же его заставило пойти на этот шаг. Анаит понимала, что у Карена, вероятно, есть веские причины, чтобы ничего не говорить ей, кое о чем она, конечно, догадывалась. В тот день, после вечера, провожая ее домой, Карен, как бы, случайно, полусловом сказал: «Ни по какому вопросу к нашим не обращайся». Анаит застыла на месте, ожидая, что он еще скажет. Но Карен больше ничего не сказал. Она несколько раз пробовала выяснить, что случилось и, вообще, что скрыто за этими словами, но Карен упрямо молчал. Анаит также замолчала, понимая, что Карен не хочет говорить ничего, осуждающего его родителей. Но связан ли как-то с нею его спор с родителями, или нет, Анаит не знала, и это ее угнетало…

Да, Карен уехал, и мир для Ааит, действительно, сразу опустел и потерял свою прелесть. Единственным ее утешением были письма Карена, которые приходили раз в неделю, и даже два раза. Такие дни стали праздничными для Анаит, она брала книги, (готовилась к вступительным экзаменам), и шла в ущелье Матура. Садилась на одиу из замшелых скал, под сладостное журчание родника, медленно, вкушая каждое слово, читала и перечитывала письмо ее Карена. Анаит нравились эти письма, не только потому, что писал их Карен, а потому, что они, сами по себе, были интересными, наполненными любовью и нежностью, в отличие от писем Анаит, написанных мелким почерком. Буквы, как жемчужины, были бережно выстроены в ряд на нескольких листах, вырванных из школьной тетради. Карен писал о своих делах, писал о стройке, на которой работал вместе со своим дядей, о товарищах по работе, о том, как тяжело ему без Анаит, что он безумно хочет видеть ее улыбку, слышать ее смех, чувствовать тепло ее рук… Анаит, сидя в одиночестве у родника в ущелье, перечитывала очередное письмо Карена, то смеясь, то плача, потом вставала, умывалась холодной родниковой водой и бежала домой, радостная и легкая как бабочка. А поздно вечером, когда все ложились спать, она включала свет и склонившись над столом, писала ответ на письмо Карена, наполненная теплотой и ожиданием. Писала и сама удивлялась, откуда льется этот поток слов, вытесняющих друг друга.

Однажды, солнечным нежным утром, Анаит вышла на балкон, открыла окно и посмотрела на двор. В дальнем углу двора мать доила корову, парное молоко шумно пенилось и заполняло луженое ведро для дойки. Трехмесячный теленок, с короткой веревкой на шее, с жадностью тыкал мордочкой в разные стороны, мешая дойке. Мать Анаит рукой отталкивала его, но теленок снова и снова совался под корову.

— Анаит, убери в сторону этого дурачка, — позвала мать, — не видишь, мешает?

Анаит засмеялась, бегом спустилась из дома и, схватившись за веревочку, отвела теленка подальше. Полой халата она утерла мордочку теленка и поцеловала в лоб, отчего тот, будто, воодушевился, желая снова вырваться из рук Анаит, но она привязала его к тутовому